- вторая часть фрагмента КОРМОРАН -
– Я, конечно, только грубый хирург, – заметил Феликс Хассель, которого можно было назвать таким же грубым, как Херберта Хенклера изящным, – но когда Вы пришли, а мы с Кормо были в саду, Вы высказывались не в духе эдикта о реституции. Речь шла об оккупантах.
– Это было личное, – ответила Геррелинд невозмутимо, а теперь, наконец, следует продолжение официального, художественного, того, что на службе искусства: – За моим фильмом о Гутшлехт, чья настоящая правда становится понятна только после знакомства с этими транскриптами, следовали другие произведения о других личностях современной истории, с которыми я поступила таким же образом: Прапор-Франц из НДП; Голова-Долой-Йоганнес из объединения Упорнее-Жестче-Шустрее[10]; доктор естественных наук Шниттке, который любил бомбу, когда её ещё не было… И так далее вплоть до внуков Ома Крюгера – иными словами: зверинец Геррелинды Баумановой. Я была когда-то судьёй этим людям, а теперь я предоставляю себя на их суд.
Пауль-Мартин Корморан проявлял признаки нетерпения и неудовольствия, приладил ненавистный слуховой аппарат, а потом снял его с таким выражением, будто не верит тому, что достигает его ушей в усиленном варианте. Он заглядывал в веер манускриптов Геррелинд и складывал его в стопку, считая невозможным то, что попадалось ему на глаза, а потом спросил безо всякого удовольствия: «Эти фигуры представлены здесь как жертвы, всё-таки как жертвы? И как твои судьи, все же, как судьи? Так они были такими, какими ты их показываешь, или нет? И они теперь станут лучше, потому что ты тогда поступила с ними плохо?»
– Лучше, хуже, добрый, злой, справедливый и несправедливый – прости, мой нежно любимый Пауль, то, что ты говоришь, это партийный словарный запас. Я хочу уйти от этого прочь. Я должна уйти под угрозой моей смерти как художника. Из моего бедственного положения вызрела идея: смонтировать из неиспользованного материала трибунал, ничего не утаивая. Трибунал для меня самой.
– Тот, кто начинает говорить мне о трибунале, должен быть готов к вопросу, приготовил ли он корзину с опилками, – сказал Корморан и резко постучал ребром ладони по бумагам Геррелинд, чтобы быть правильно понятым. Но ты, наверное, не планируешь такой кровавой развязки.
– Кровавой, не кровавой, я подхожу к вопросу радикально. Сейчас у меня и через меня получит слово то, что давно должно было прозвучать.
– Непохеримая правда, всё ясно, – подала голос возмущённая Грит Шлуциак,– ты её публикуешь и прибиваешь сама себя на крест?
– Это ошибочная историческая ссылка, фрау экономист, но можно сказать и так, – ответила Бауманова, произнося слова как удары колокола. – Да будет так, друзья мои, пусть будет так: если я виновата, я сама прибью себя к кресту.
Херберт Хенклер проявил себя как практик, он спросил: «Что касается ног и одной руки, это можно себе представить – а чем ты будешь держать молоток и гвоздь под конец?»
– И когда ты только замолчишь, товарищ подполковник! – ответила окончательно разъярённая Бауманова. – Ты сам размахивал молотом и серпом даже тогда, когда у тебя уже не было головы!
– Как товарищ Штёртебекер, – довольно заворчал Хенклер.
Корморан изобразил жест судьи, разводящий бойцов на ринге: «Что можно будет увидеть в твоем фильме? Прапор-Франца и Ко на одной стороне, а тебя на другой? Или ты не участвуешь?»
– Участвую, для достоверности. Это будет диалог документа и документалистки. Инверсия принятого до сих пор. Смена роли сторон: документы спрашивают; я должна держать ответ.
Хассель спросил так, будто Геррелинд пожаловалась, что у неё болит горло в правой руке: «И каков будет при этом тон – как только что между Вами и господином Хенклером?»
– Характер интонации заложен в документах, – сказала Геррелинд и не отреагировала на раздражение врача: – Поэтому это будет выглядеть всякий раз по-разному. Например, Голова-Долой-Йоганнес спросил меня мягко, в самом ли деле я была одной из руководительниц национал-социалистических подразделений девушек[11]. Я поняла это как провокацию и вырезала. А в этот раз я хладнокровно оставлю это.
– А ты в самом дела была? – спросила Ильзе.
– Что была?
– Такой предводительницей.
– Год рождения 50-й?
– Ты думаешь, он должен был это заметить? – спросила Ильзе и была вырезана изо всех фильмов сразу. Геррелинд повернулась всем своим ярким обликом к Корморану и заговорила так, будто он был единственным разумным человеком в этом кругу, на чьё понимание она могла рассчитывать: «Господин доктор rer.nat. Шниттке произнёс для меня речь, которую я не могла использовать. Речь шла о взаимоотношении между мышлением и сомневающимся размышлением…»
Соседка чуть не выпрыгнула из кресла: «И где же здесь разница?»
Ей не помогло, что она подарила знаменитой публицистке символический образ заросшей железнодорожной насыпи, ей указали её место: «Если Вы будете слушать дальше, Вы её увидите!» – На что фрау Бирхель решительно заявила, что всё равно не будет смотреть фильмов о разнице между мышлением и размышлением.
– Мне будет Вас не хватать, – сказала Бауманова и не предполагала, как была близка к истине. Зато она хорошо знала, как недвусмысленно показать, к кому она обращала свою речь. Поэтому сообщение, которое можно было хорошо слышать и за столом, и на границе сада, дошло только до круга избранных: «В моей студии физик Шниттке – описание соответствующей части беседы находится здесь – высказался в пользу науки, которой чуждо сомневающееся размышление. Такое высказывание, разумеется, не могло преодолеть фильтр, роль которого я тогда играла».
– Конечно, нет, – сказал Феликс Хассель, – тогда же было время звёздных войн и превентивных ядерных ударов по стратегическим целям. А теперь это высказывание может преодолеть фильтр, которым являетесь Вы? Вы хотите представить этого отчаянного парня и бомбостроителя перед общественностью безо всяких купюр, чтобы наверстать упущенное?
– Этот человек высказывал чрезвычайно интересные мысли. Они лежат перед Вами на столе. Одна из них касается Вашей работы, господин профессор.
– Безумно интересно! – сказал Хассель, и это не звучало как опровержение мнения Энне, что этот коллега, должно быть, хорошая скотина.
Геррелинд пропустила реплику мимо ушей, потому что такой способностью тоже обладала, и продолжала: «Будучи химиком, господин Шниттке должен был разработать некий материал военного назначения. Изобрести, уважаемая фрау Бирхель! Он не должен был сомневаться, не должен был размышлять, фрау Бирхель, что из этого же материала, по его собственным словам ‘можно изготавливать носы ракет или’, а это для Вас, Феликс, ‘сердечные клапаны’, конец цитаты».
Реакция на упомянутое в разговоре главное из запретных слов была единодушной, к удивлению ни о чём не подозревающей Баумановой все обменивались многозначительными взглядами, закатывали глаза, смотрели под ноги, а соседка приступила к исполнению свих обязанностей и закричала: «Боженьки, нет, опять эти хлопушки, пропади они пропадом!»
Если Хасселю и хотелось возразить на такую оценку удлиняющих жизнь принадлежностей, он решил не отвлекаться от главного: «И то, что Вы тогда не выпустили в эфир светоносную чепуху Шниттке, Вы считаете теперь тёмным пятном?»
Лицо Геррелинды Баумановой исказилось страданием от того, что её не понимал даже близкий к научным кругам хирург, она делала жесты руками, от которых её яркие рукава взлетали как крылья, и прокричала, наконец, в муке: «Тёмное пятно, недостаток! – Я считаю недостатком своё самомнение. Что я знала о ракетной химии? Или о сердечных клапанах! Nullum – вот что я знала. И считала себя при этом цензором!»
Никто уже не предпринимал попыток придерживаться списка табу, нужно было просто успокоить эту трудную подругу, поэтому Энне сказала: «Перестань! Твой фильм был хорош, и мне кажется, он был о морали, а не о химии».
Тут подтвердилось, что запрещенное понятие давно покинуло зону эмбарго, потому что Пауль-Мартин Корморан едко заметил: «Apropos, носы и клапаны: Было бы лучше, если бы твоё произведение обсуждало не мораль и не ракеты, а просто качество некоторых предметов потребления и рекомендовало некоторым нашим господам и особенно дамам из сферы торговли: Если вам приходится покупать определенные очень недешевые изделия в Америке, покупайте их лучше в Техасе, а не в Огайо!»
Руководитель административного сектора клиники Ауфдерштель проявлял себя достаточно долго как благовоспитанный гость и настоящий мужчина и не высказывался по поводу тех вещей, в которых ничего не смыслил; а сейчас он заговорил без приглашения и со странной уверенностью, не обращаясь ни к кому определённо: «Упрек неверный!» Взглянув на Бауманову, он как хороший ученик исправил своё казарменно короткое предложение: «Упрек, который прозвучал в словах господина доктора Корморана, – мне очень жаль, господин доктор; мне абсолютно не жаль, господин доктор; мне нисколько не жаль, господин доктор; чёрт меня побери, если бы мне было жаль, господин доктор! – упрёк не соответствует действительности. Я думаю даже, что смогу его полностью опровергнуть, но я предполагал, что фрау Шлуциак уже объяснила положению дел».
Сказал – и терпение Баумановой лопнуло: «Вы и я, уважаемый господин, здесь гость и гостья. Как Вам только приходит в голову лезть на первый план с обстоятельствами и так называемым положением дел и со всем, чего Вам не жаль, если в нашем разговоре – так звучит придуманный мной заголовок – речь идёт о Раскаянии Баумановой?»
Корморан осторожно потянул кинематографистку за пёстрый рукав и сказал с мягкой решительностью: «Глубокоуважаемая гостья Геррелинд! Поскольку у тебя ещё вся жизнь впереди, особенно после нового рождения, я прошу тебя уступить очередь упомянутому положению дел. Мне кажется, оно имеет отношение к тому, что у меня на сердце». – Он притянул к себе её руки, поцеловал каждую так же легко, как прежде мочки её ушей, и величественным и одновременно просящим жестом предложил администратору продолжать.
[1] movens
[2] Dora – название буквы «Д» на языке связистов
[3] Eber - кабан
[4] Поединок
[5] Gesucht – 1. неестественный, нарочитый 2. пользующийся спросом 3. разыскиваемый
[6] pikobello
[7] Gutschlecht – «говорящая» фамилия, оксюморон: хороший – плохой.
[8] Beitrittgebiet
[9] Ob gut oder schlecht - Gutschlecht – утраченная при переводе игра слов
[10] Пародия на лозунг олимпийского движения
[11] Maidenführerin
|
