По материалам www.ddr89.de
Chronik 9. Oktober 1989
Орган FDJ «Junge Welt» публикует открытое письмо президента Союза Писателей ГДР, Германа Канта, написанное «в свирепом расположении духа 1 октября 1989». Кант ссылается здесь на его ответ гамбургскому еженедельнику «Die Zeit», опубликованный в JW 23/24 сентября, что на его взгляд привнесло «скорее смуту, чем прояснение ситуации» в ГДР. После рассуждений о «самоуправстве прессы» ГДР Кант в частности пишет:
«(…) Возвратившись после чрезвычайно трудной поездки, я обнаружил жалобу учащихся, которых утруждали, чтобы не сказать обременяли моими опубликованными Вашей газетой высказываниями, в связи с чем они меня теперь от души проклинают … Педагогически настроенные лица вырвали одно из моих высказываний для 'Zeit' - 'Junge Welt' из общего контекста и поручили находящимся в их ведении молодым людям определить смысловую нагрузку следующего предложения и подкрепить его правильность пятью примерами: «Мы забрали нас у тех других; теперь они хотят получить нас обратно.»
Я хочу предупредить возможные неправильные толкования. Я настаиваю на этом моём высказывании; оно выражает нечто такое, что делает 40 лет, которые мы должны отпраздновать и хотим отпраздновать, годами борьбы. Тот, кто упускает из виду, что мы забрали себя у тех, других, а они хотят получить нас обратно, не поймет смысла ни одной из битв последних дней. И, разумеется, не выиграет ни одну из этих битв.
В этом смысле нет никаких возражений против обсуждения моей формулировки, но я решительно протестую, когда некто делает вид, что этим исчерпывается то, что я могу сказать о сражениях последних дней и недель. Когда меня выставляют как человека, который полагает, что наше нынешнее поражение имеет причиной исключительно происки злобного классового врага. Когда меня причисляют к тем, кто обвиняет классового противника в том, что он ведёт себя как классовый противник. Когда мои слова подают так, будто мне нечего больше сказать о позорном «великом переселении народа» последних недель, кроме того, что плохие парни переманивают людей и отравляют ментолом кельнеров Митропы. Я решительно протестую, когда меня причисляют к тем, кто не хочет спрашивать, почему же люди слушают тех плохих парней и бросают друзей, соседей, работу, квартиру, планы, родные места и свою незначительную собственность. Я самым решительным образом протестую, когда кто-то пытается сформировать представление, будто я верю в то, что только сила нашего противника заставляет молодых женщин передавать своих детей через забор посольства, и та же самая сила заставляет молодых людей добровольно искать размещения в чужих казармах…
Да, конечно, другие хотят получить нас обратно, и тот, кто идёт к ним, удовлетворяет их желание своей частной жизнью. Но это не освобождает нас от вопроса, что же в условиях нашей страны побуждает кого-то, кто вот только что был ещё гражданином этой страны, учеником нашей школы, читателем Вашей газеты, подвергать себя риску других, непонятных условий другой страны. И пусть это правда, но нас это не продвинет дальше ни на шаг, если мы намекнём, что есть такие, кто думает, уходя, не столько о классах, сколько о классах моторов и ожидает золотых гор там, где вздымаются горы ржавого железа. Сейчас важно не очернение других, а поиск хорошего у себя. Сейчас важнее не предупреждение о болоте там, за бугром, (да, оно там есть, я знаю, и изображать его никто не запрещает); сейчас важнее схватить самого себя за нос (раньше это называли самокритикой). Мы должны вытащить себя из болота за собственный нос – признаю, это скорее литературный приём, но для иного мне не хватает образования.
Но моего литературного образования хватает, чтобы догадываться о тщетности наших усилий, если мы не будем называть вещи своими именами. Поражение – это поражение, даже если оно очень плохо вписывается в канун славного праздника. Поезда, на которых Дойче райхсбан переправила когда-то Ленина из Швейцарии через Германию в Россию, везут теперь граждан Германской Демократической Республики via Германская Демократическая Республика из Варшавы в Брауншвейг – в самом деле, это не поезда победы. Во всяком случае, не нашей победы. (…)
В течение недели я находился в северной Рейнской области и в течение шести вечеров мог слушать, что на сердце у тех, кто читает о нашем 40-летнем юбилее и о прибытии всё новых и новых тридцатилетних из нашей страны в их страну. Мои книги, ради которых и была запланирована шестью месяцами ранее эта поездка, тоже упоминались, но вскоре им приходилось отступать на задний план, потому что люди не могли долго молчать о том, что переполняло их сердца. Я должен был им отвечать, что случилось с ГДР и с социализмом в ней, и социализмом вообще. (…)
Поездка складывалась трудно. В Дортмунде, Хаме, Люнене, Камене, Сёсте или в местечке, где располагается знаменитая тюрьма Верль, имевшая дурную славу, где и сегодня отбывают наказание люди, совершившие тяжкие преступления – везде это была работа, которой я не хотел бы заниматься слишком часто. Да, если бы среди участников встреч преобладали недоброжелатели, дело можно было бы уладить проще, но кроме некоторых возмутителей спокойствия, которые встречаются всегда, в большинстве своём собирались миролюбивые читатели, и их растерянность доставляла мне много неприятных минут. С горлопанами, а среди них особенно с теми, у кого в кармане свеженький федеральный паспорт и они пытаются проверить на мне свою новоприобретенную свободу поношения, как это им недавно рекомендовала 'Zeit', можно легко справиться, если знаешь три приёма, которыми пользуются эти люди. Но с грустью тех, для кого ГДР воплощала, по крайней мере, достойные внимания новые общественные процессы, о которых с ними ранее можно было долго говорить, с этой грустью я не мог долго оставаться наедине.
Нет, друг мой Шютт ( Ханс-Дитер Шютт, в то время главный редактор Junge Welt. Прим. изд.), мне не известен рецепт от низкой производительности труда и непривлекательной системы его оплаты, но во время шести многочасовых дебатов речь шла не об этом. Речь шла о свободе, о которой они там думают, что у них её сколько угодно, и о которой мы тут думаем, что она заключается в отсутствии безработицы, преступности, социальной нужды и недоступности образования. По большей части она в этом и состоит, и в отсутствии страха перед войной, диктата концернов, эксплуатации и крупной частной собственности она заключается прежде всего. Но, во-первых, человек считает эти блага само собой разумеющимися, когда пользуется ими достаточно долго, и не хочет быть обязанным испытывать чувство благодарности за них. А во-вторых, бюрократическая мелочная опека, стремление поучать в любой сфере жизни, навязываемая абстиненция от тех благ цивилизации, которые в других местах считаются нормой существования в 20 веке, недостаток свободного полёта мысли в собственной стране и громогласность агитации – пожирают изрядную часть субстанции свободы.
И если мы не хотим, чтобы те, у кого мы себя забрали, и которые хотят получить нас обратно, мало помалу перетащили нас к себе, нам нужно разобраться с самими собой. Критично и самокритично, открыто, без самосожаления, жёстко и терпеливо. Бдительно, что возможно и без недоверия. С полным доверием, что невозможно без бдительности. Отказавшись от помпезности, пышности и такого жалкого самодовольства. – То, что ГДР имеет значительные заслуги в утверждении мира во всём мире, известно давно. Я хотел бы, чтобы следом шла слава о нашем разумном обхождении с самими собой.
Несколько недель тому назад Вы так же, как ‘Zeit’, провели опрос. Нужно было одним предложением сказать, что ты воспринимаешь как лучшее в ГДР. Я ещё хорошо помню мой ответ о лучшем в ГДР, тем более, что я дал его в не совсем правильном предложении, но зато его невозможно сократить. – «То, что она есть», – сказал я. Если бы меня спросили теперь о самом плохом в ГДР, мне пришлось бы сказать: «То, что она в таком состоянии».
(JW,9.10.1989)
Письмо Канта находит отклик во всей республике. Это был первый случай, когда член ЦК СЕПГ открыто назвал вещи своими именами.
